В результате изучения данной главы студент должен:

знать

• происхождение стыда, совести и долга в поведении людей;
• что такое аксиология;

уметь

• анализировать возрождение традиционных ценностей;
• рассматривать связь поколений как нравственную идею;

владеть

Навыками рассмотрения стилей жизни.

Не золото нужно завещать детям, а наибольшую совестливость.

Платон

Стыд

Стыд – глубинное человеческое переживание, ощущение вины и страха за собственные поступки.

В осмыслении данного феномена этики опираются на библейскую и историко-философскую традицию. Библия употребляет понятие "стыд" в двояком смысле, трактуя его как отвращение к наготе и как стыд перед лицом божественного суда. В первом смысле стыд вызывается вовсе не тем, что нагота "от природы" плоха; она обретает губительное значение в греховном состоянии человека. Первоначально человек не стыдился своей наготы. Однако он стал действовать по собственной программе, взяв на себя то, что принадлежит свободному решению Бога. Тогда человек осознал себя как нагого и униженного.

Второй смысл рассматриваемого понятия по Библии – стыд перед лицом божественного суда. Перед божественными очами человек должен ясно понимать, что обвинения Бога абсолютно справедливы и неукоснительны. Однако у христиан данная ситуация преодолевается, когда они не стыдятся своей веры в распятого и страдающего Иисуса.

И. Кант определял стыд как страх из опасения заслужить презрение присутствующего лица. Впрочем, по его мнению, человек может испытывать стыд и не в присутствии того, кого он стыдится, но тогда это не аффект, а страсть, подобная скорби, которая выражается в том, что человек, испытывая презрение к себе, долго, но напрасно мучается. Напротив, стыд, будучи аффектом, появляется внезапно.

Аффекты гнева и стыда, по мнению И. Канга, имеют ту особенность, что они сами себя ослабляют относительно своей цели. Они есть внезапно возбуждаемые чувства беды как оскорбления, которые, однако, будучи безудержными, делают человека бессильным предотвратить эту беду. И. Кант отмечал, что именно естественное зачатие, поскольку оно не может произойти без чувственного влечения с обеих сторон, мы представляем себе в слишком близком (для достоинства человека) родстве с общественной природой и рассматриваем его как нечто такое, чего нам надлежит стыдиться.

В. С. Соловьев отмечал еще одно чувство, которое не служит никакой общественной пользе, совершенно отсутствует у самых высших животных и, однако, ясно обнаруживается у самых низших человеческих рас. В силу этого чувства самый дикий и неразвитый человек стыдится, т.е. признает недолжным и скрывает такой физиологический акт, который не только удовлетворяет его собственному влечению и потребности, но, сверх того, полезен и необходим для поддержания рода. В прямой связи с этим находится и нежелание оставаться в природной наготе, побуждающее к изобретению одежды и таких дикарей, которые по климату и простоте бытия в ней не нуждаются.

По мнению Соловьева, этот нравственный факт резче всего отличает человека от всех других животных, у которых мы не находим ни малейшего намека на что-нибудь подобное. Даже Чарльз Дарвин, который рассуждал о религиозности собак, не пытался искать у какого бы то ни было животного каких-либо зачатков стыдливости. Действительно, не говоря уже о более низких тварях, и "высокоодаренные", и "многовоспитанные" домашние животные не составляют исключения.

Благородный в других отношениях конь дал библейскому пророку подходящий образ для характеристики бесстыдных юношей из развратной иерусалимской знати. Доблестный пес издавна и справедливо почитался типичным представителем полнейшего бесстыдства. У обезьяны именно вследствие ее наружного сходства с человеком, а также ее до крайности живого ума и страстного характера ничем не ограниченный цинизм выступает с особой яростью.

В. С. Соловьев полемизировал с Дарвиным, который отрицал стыдливость у человека и, не найдя стыдливых животных, писал о бесстыдстве диких народов. Русский философ показывал, что не только дикари, но и культурные народы библейских и гомерических времен могут казаться нам бесстыдными, но лишь в определенном смысле. Чувство стыда, несомненно, испытывавшееся ими, имело не всегда те же самые формы выражения и распространялось не на все те житейские подробности, с которыми оно связано у нас.

Говоря о бесстыдстве древних народов, Дарвин ссылался на их религиозные обычаи, в частности на фаллический культ. Однако этот важный факт, по мнению Соловьева, говорит скорее против Дарвина: "Намеренное, напряженное, возведенное в религиозный принцип бесстыдство, очевидно, предполагает существование стыда. Подобным образом принесение родителями в жертву богам своих детей никак не доказывает отсутствие жалости или родительской любви, а, напротив, предполагает это чувство; ведь главный смысл этих жертв состоял именно в том, что убивались любимые дети; если бы то, что жертвовалось, не было дорого жертвующему, то сама жертва не имела никакой цены, то есть не была бы жертвой" .

Лишь впоследствии с ослаблением религиозного чувства люди стали обходить это основное условие всякого жертвоприношения посредством различных символических замен. На простом отсутствии стыда, как и жалости, по мнению Соловьева, нельзя основать никакой религии, хотя бы самой дикой. Если истинная религия предполагает нравственную природу человека, то и ложная религия со своей стороны предполагает ее именно тем, что требует ее извращения.

В. С. Соловьев считал, что реальным извращением, положительной безнравственностью питались и жили демонические силы, которые почитались в кровавых и развратных культах древнего язычества. Разве религии требовали только простого известного физиологического акта? "Дело состояло здесь в потенцированном разврате, в нарушении всех пределов, полагаемых природою, обществом и совестью. Религиозный характер этих неистовств доказывает чрезвычайную важность данного пункта, а если бы все ограничивалось натуральным бесстыдством, то откуда же взялась бы и эта напряженность, и эта извращенность, и этот мистицизм?" .

Стыд, как считал Соловьев, остается отличительным признаком человека, поскольку сам человек выделяет себя из всей материальной природы, и не только внешней, но и своей собственной. Стыдясь своих природных влечений и функций собственного организма, человек тем самым показывает, что не есть только природное, материальное существо, а еще нечто другое и высшее. То, что стыдится, в самом психическом акте стыда отделяет себя от того, чего стыдятся. Однако материальная природа не может быть другой или внешней для самой себя, следовательно, если я стыжусь своей материальной природы, то тем самым на деле показываю, что я не то же самое, что она.

"И именно в этот момент, когда человек подпадает материальному процессу природы, смешивается с ним, тут-то вдруг и выступает его отличительная особенность и его внутренняя самостоятельность, – отмечал Соловьев, – именно в чувстве стыда, в котором он относится к материальной жизни как чему-то другому, чуждому и не долженствующему владеть им" .

Как бы предваряя современные открытия в области социобиологии, Соловьев доказывал, что если бы даже были представлены единичные случаи половой стыдливости у животных, то это было бы лишь зачаточным преддверием человеческой натуры, ибо во всяком случае ясно, что существо, стыдящееся своей животной природы, тем самым показывает, что оно не есть только животное. Никто из верующих в говорящую ослицу Валаама не отрицал на этом основании, что дар разумного слова есть отличительная особенность человека от прочих животных. Но еще более коренное значение в этом смысле принадлежит стыдливости у человека.

В психоанализе больше внимания уделяется таким человеческим состояниям, как тревога, вина, депрессия, нежели феномену стыда. По мнению Фрейда, стыд рождается из страха быть осмеянным. Другие психоаналитики оценивали стыд как реакцию на неспособность жить согласно идеалу. Вина рождается в том случае, если мы действуем вразрез с предписанием, поступившем извне. Стыд, следовательно, есть реакция на то, что мы не смогли достичь идеала поведения, который определили для себя.

Утверждалось также, что стыд тесно связан с чувством идентичности и с озарением. Его порождает определенный опыт, который оспаривает наши прежние представления о себе и заставляет видеть себя глазами других. Так возникает коллизия между тем, как люди воспринимают нас, и нашим собственным чрезмерно упрощенным и эгоистичным представлением о себе.

Открытость опыту стыда возрастает через озарение и самоосознание. Отрицание стыда вызывает потребность в защите. Можно указать еще на одну трактовку стыда, который оценивается как постоянный невротический симптом, развитый у шизоидных индивидов, в одно и то же время воображающих о себе нечто немыслимое и понимающих, что такая переоценка не разделяется другими людьми.

Социологи, разделяющие психоаналитические подходы к культуре, проводят различие между культурами вины и культурами стыда. Иудейско-христианская западная культура есть олицетворение стыда. Традиционная японская культура в той же мере, как и культура европейской военной аристократии, – пример культуры вины.

Чем стыд отличается от вины? Стыд связан с телесными ощущениями. Человек, испытывающий это чувство, краснеет. Кроме того, стыд можно вызвать демонстративным нарушением негласных общественных правил. В то время как нарушение моральных кодексов и законов приводит к чувству вины, бестактность и ошибки вкуса вызывают стыд.

Э. Фромм отмечал, что церковь внушала индивиду чувство вины, но в то же время заверяла его в своей безусловной любви и дала возможность всем своим детям верить в то, что Господь их любит и простит.

Само понятие стыда кажется обыденному сознанию абсолютно очевидным и достаточно понятным каждому. Однако можно говорить и о парадоксальности этого феномена. Стыд проявляется одинаково, но имеет многообразие поводов. Стыд может сделать позор невыносимым, довести человека до самоубийства. Но тот же стыд способен вызвать мазохистское удовольствие. Стыд ограждает от дурных поступков, но порой удерживает и от добрых побуждений. Он способен, с одной стороны, как будто бы атрофироваться совсем, а с другой – придать переживанию необычные оттенки и преображения.

Социологи указывают на историческую изменчивость феномена стыда. То, что могло вызывать чувство позора, в иной культуре становится, наоборот, приличным, а постыдным оказывается другое.

Наиболее фундаментальную разработку понятия "стыд" можно найти у В. С. Соловьева. Этот феномен русский философ рассматривает как основу нравственности. В понятийном оформлении Соловьевым стыда участвуют не только этические, но и метафизические слова: "материальное" и "духовное", "высшее" и "низшее".

Поэмы Гомера, трагедии Софокла, Еврипида содержат многочисленные примеры, свидетельствующие о том, что герои переживают стыд. Стоит герою совершить неординарный поступок, отойти от внешних предписаний, как проступает чувство стыда. Вместе с тем в поэме "Труды и дни" Гесиод проводит первоначальное различение стыда и совести. Демокрит советует испытывать стыд в большей степени перед собой, нежели перед окружающими.

Многие современные исследователи – Ж. Батай, В. С. Библер, В. М. Вильчек, Э. Канетти, И. С. Кон, М. Хайдеггер, И. Хёйзинга, К. Г. Юнг – стремятся передать поведение индивида через такие понятия, как "произведение", "представление", "маска", "роль". Жизнь в такой интерпретации толкуется как игра, превращение, смена ролей. В этом контексте стыд оказывается уже не столько и не только эмоцией, но характеризует поведение человека среди других, жизнь с другими. Ситуация стыда оказывается разносторонней. Переживание стыда становится своего рода представлением, в котором есть завязка, фабула и ее разрешение.

В исследованиях М. В. Баженова стыд толкуется как обнаружение человеческой сути. Стыд оказывается едва ли не первой формой самосознания, рефлексии. Причем эта рефлексия вызвана присутствием "другого", превращает Я человека в стыде в объект. Стыд при этом рассматривается, с одной стороны, как способ "уничтожения", "временной смерти", но, с другой – и как способ бытия, который приоткрывает возможность восстановить связь человека с миром, универсумом. Разные виды стыда воспринимаются при этом как различные этапы развития ценностного отношения к миру, когда ценность из "внешней" для индивида перерастает в смысл его бытия. Стыд связан с такими переживаниями, как страх, гнев, обида, вина, которые также возникают в результате "агрессии" со стороны "другого", но отличаются от стыда иным отношением к "другому" – добровольным отчуждением от него, тогда как стыдящийся отчуждается поневоле. "Человек стыдящийся" оказывается в обществе нарушителем установившихся правил социальной игры, которые и определяют предмет стыда, а стыдящийся или символически признает общепринятые правила поведения (в качестве звена в смене человеческих поколений, представителя определенной ступени на иерархической лестнице, гражданина и частного лица) или символически отрицает эти правила (превращающие человека в объект в отношениях с обществом) .

• Соловьев В. С. Оправдание добра // Его же. Соч.: в 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 122.
• Там же. С. 134.
• Соловьев В. С. Оправдание добра. С. 136.
• См.: Баженов М. В. Предыстория европейского понимания стыда // Вестник Удмурт. ун-та. 1995. № 6. С. 66–74.

Красиков В.И.
Совесть и стыд

Важнейшее место в процессах формирования личности, равно как и в социальных коммуникациях занимают такие внутренние механизмы нравственности как совесть и стыд. Они же являются необходимыми внутренними фильтрами, определенным образом регулирующими гомеостаз и "внутреннюю экологию" интеллигентского сознания. Что такое "стыдно" и когда вдруг становится "совестно"? Неожиданно это вдруг опять актуализировалось - в контексте формирования нового "одобрямса" и всеобщего энтузиазма. Однако не будем идти на поводу злободневности и обратимся к экзистенциальной рефлексии.

Что следует из ситуации "держать ответ перед собственной совестью"?

1. Раз мы "держим ответ" - то это все же не постоянно длящееся состояние, а некоторая душевная акция ("жить по совести" - это, скорее, метафора). Потому мы можем сказать, что совесть не является постоянно функционирующим уровнем - он активизируется в условиях проблемной экзистенциальной ситуации.

2. В большинстве случаев совесть действует после события, поступка. Значит это душевный уровень определенного режима - режима работы с пройденным. Потому, если совесть можно условно локализовать в ментальном пространстве души, то это "тыл" психики-сознания. Там же, в том же идеальном регионе, что и память.

3. Совесть - всеобъемлющий, устойчиво-пожизненный уровень, в отличие от биографически изменчивых уровней комплексов значений, стереотипов, связанных с профессиями, социальными статусами, идеологическими позициями. Конечно, совесть можно "потерять", но тогда распадается и устойчивость данной личности. Совесть может "проснуться", что означает либо склонность душевной работы к летаргическим состояниям, либо позднее личностное созревание.

4. Совесть артикулирует все "прошедшее", имеет дело с уже случившимся. Даже если "взвешиваются на весах совести" предстоящие поступок или выбор - мы оцениваем их разные последствия "как бы уже состоявшиеся". В большинстве случаев совесть есть нравственная рефлексия памяти. Совесть и есть ценностная структура нашей памяти, "выплавленная" спонтанными рефлексиями из наших действий и действий других. Она есть Закон нашей душевной жизни, одновременно "жизненный стиль".

5. Насколько автономна наша память, как уже ставшее "я", "факты нашей жизни" - от нашего актуально функционирующего "я", настолько и автономна и совесть. Более того, сознание склонно субстанциализировать - в своем же ментальном пространстве - свои отдельные мыслительно-деятельные, волевые компоненты, приписывать им внутреннюю объективность и автономность. Стихийное, естественно-социальное сознание вообще символически овнешняет их, полагая в виде значений "объективной реальности Бога", незримое присутствие которого в душе есть совесть. Однако и рефлексивное сознание также склонно субстанциализировать, объективировать, но уже вовнутрь себя результаты своего же нравственного строительства - в виде утверждения независимой от "я", особой душевной субстанции совести.

Потому-то мы и держим ответ перед совестью, частью наших "я", уже отщепившейся от "я", собственно живущего в настоящем, этим-вот мгновением. Это "я", объективировавшееся в идеальном материале памяти. Нахождение в прошлом задает внешне принудительный характер совести: судьи и полицейского. Мы можем раздражаться на них, закатывать истерики, но мы обычно ничего не можем им сделать - как и в случае с реальными судьями и полицейскими - и в итоге вынуждены либо подчиниться, либо саморазрушиться.

Под "стыдом" обыкновенно понимается процесс функционирования совести, отчет перед ней, разборка с ней. Это чувство или внутреннее сознавание предосудительного, которые совесть как клеймом помечает некоторые наши поступки в прошедшем. Таковыми они всегда и остаются в нашей памяти, составляя ее отсек под названием: "какой я, однако, подлец".

Стыдом, правда, называют еще несколько побочных явлений собственно стыда. Так это срам, позор, посрамление, поругание, унижение на глазах людей, общественное пристыживание нас со стороны тех, кто либо имеет на это право и почему-то полагает это необходимым, либо тех, кто самонадеянно полагает, что имеет. Подобный стыд малоэффективен, он не внутренен, не выстрадан, не самороден, потому хотя и имеет скромно потупленный вид сокрушенных поз и скорбных вздохов, но поверхностен, вынужденно-лицемерен и преходящ. Воистину: людской стыд - смех, а свой - смерть. К той же категории побочных явлений, а не собственно стыда, относим и ложный стыд: стыд тщеславия, суетности - когда нарушаются какие-либо условности, задеваются чьи-то болезненные амбиции и чувство статуса, вынуждая к "унижению".

Настоящий, "первородный" стыд, в отличие от ситуативного, есть всегда глубокое внутреннее переживание: когда и не пойман (уличен, устыжен), но само наказан. Стыд - сложное по свое гамме, комплексное, высокоинтенсивное переживание. Стыдиться - означает непрерывное, не зависимое от воли припоминание, мысленное повторение своего предосудительного поведения. Сюда включены: горькое сожаление, недоумение ("как я мог такое сделать?"); желание невозможного - "переписать все с чистого листа", вернуться в прошлое, повернуть время вспять, все переделать; бесполезные, душераздирающие заклинания, детские моления ("высшая сила, боже, сделай так, что бы этого не было в помине"); омерзение к себе, столь гадкому, безвольному и распущенному; желание того, чтобы "все отменилось", "мир исчез" и все бы оставили тебя в благодетельном покое; максимизация - самоотрицание: что толку в этом бесполезном, слабом и позорном существовании.

Стыд и совесть справедливо квалифицируют как "высшие" человеческие чувства, проявления. Чувства стыда, виновности, раскаяния являются индикацией человеческого в человеке: ответственности перед личностными и общественными ценностями, способностей к самоукрощению. Краска стыда, глубокое раскаяние, проявляющееся в сердечной боли и слезах, готовности к самонаказанию, искуплению - все это ярче всех иных возможных доказательств манифестирует: я человек, я оступился, но мне можно доверять. Стыд - интерсубъективная метка: я свой, я - человек.

Потому бесстыдство во всех культурах - синоним низости, потери человеческого лица. Мы отказываем бесстыжим в человеческом качестве душевности. Это сорные, пришедшие в негодность, нелюди с признаками необратимой испорченности: нет стыда ни перед собой, ни перед людьми, ни перед Богом.

Но говорят же: "наглость - второе счастье", "бесстыжему наплюй в глаза, а он говорит: Божья роса". Что это? С одной стороны, это самооправдание, стихийная метафизация опыта самих бесстыжих, так же, как существуют и другие амбивалентные народные выражения, обобщения-самооправдания соответствующих людских типажей: "скупо - не глупо", "каждый сверчок - знай свой шесток".

С другой стороны, это констатация преимуществ нелюдя в обмане, неожиданных действиях не по правилам, которых стыдится обычный, воспитанный человек. Часто бесстыжим удается достигать благ и социальных высот - особенно в корпорации таких же нагло-счастливых. Однако, по определению, в человеческой среде это ненормальное явление и оно, рано или поздно, отторгается, причем в основном не прямыми, а косвенными социальными средствами. Само человеческое окружение стихийно отторгает через некоторое время бесстыжих, когда те поизносятся, ослабеют, сами захотят участия, помощи - им "возвращается" в виде отчуждения, изоляции, молчания, неприятия того попрания ими неписанных законов человеческого мира, которые они самодовольно презирали и отвергали, будучи "в силе" (как они наивно полагали, считая хитрость, обман, наглость признаками силы).

Стыд имеет своим следствием признание наличия за человеком некоего экзистенциального долга, добровольное возлагание на себя обязательств по его выплате - искупление. Чувство вины, рождающееся как заключительный аккорд переживаний стыда, есть сделка, молчаливо и безотчетно заключаемая нами с нашей совестью: да, я признаю свою предосудительность, я отказываюсь от гордыни самовольства - признаю верховный суверенитет совести, неких высших для меня начал. Вина в обмен на прекращение пыток совести. Последняя обычно удовлетворяется "платой" - признанием вины-долга, с обязательством его выплаты в виде искупления. Покаяние, вина - вексель, искупление - выплата долга. Искупление есть восстановление должного равновесия в человеческой природе: умерение самолюбия через самоунижение, временное самоограничение страстей и удовольствий, выполнение неких обязательств, демонстрирующих возвращение в норму самоконтроля и пиетета перед установлениями совести. Возвращаясь под занавес к злобе дня: не судите, да не судимы будете.

Красиков В.И., д.ф.н., проф. (Москва)

Стыд — сознание или чувство вины за действительное или мнимое несоответствие личного поведения \ личных качеств некоему стандарту, принятому в данном обществе, в данной среде.

Стыд может выступать просто как стеснение, смущение, как чувство неловкости в непосредственных отношениях человека с другими людьми.

Человек иногда стыдится не только за себя, но и за других людей, близких ему или принадлежащих к одной с ним социальной группе (например, роду-племени), или зависимых от него (например, если он начальник, руководитель).

Стыд и совесть

Стыд по сравнению с совестью является более внешней формой морального поведения. В известном смысле они относятся друг к другу как явление и сущность. И как явление не всегда совпадает с сущностью и даже может противоречить ей, так и стыд не всегда «связан» с совестью. В некоторых случаях стыдливость никак не связана с совестью. Литературный пример: стыдливый, но вороватый заведующий домом престарелых в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев».

Стыд в отличие от совести более изменчив, переменчив, исторически, этнически и территориально обусловлен. Если говорить о соотношении абсолютного и относительного в стыде и совести, то в совести акцент падает на абсолютное а в стыде-стыдливости — на относительное. Совесть гнездится в самой глубине человеческого естества, а стыд дает о себе знать в относительно внешних отношениях между людьми.

Стыдливость

Стыдливость — способность человека управлять своим поведением с целью недопущения или ограничения состояния стыда. В отдельных случаях стыдливость может переживаться как «страх или боязнь стыда» (Спиноза).

«Нет ни стыда, ни совести» — бесстыдство, бессовестность.

«Стыд и позор», «стыд и срам».

Позор — стыд — бесстыдство. Позор и бесстыдство — крайние степени присутствия стыда и его недостатка-отсутствия.

См. также здесь, в Дневнике размышлений: "Совесть - внутренний регулятор морального поведения" (http://сайт/44720.html)

Страница 18 из 32

Совесть, стыд и вина

В сознании человека имеется особый морально-психологический механизм ответственности, который, действуя изнутри его, придирчиво проверяет, выполняется ли долг. Этот механизм называется совестью. Совесть представляет собой способность человека, критически оценивая свои поступки, мысли, желания, осознавать и переживать свое несоответствие должному как собственное несовершенство.

Руководствуясь велениями совести, человек берет на себя ответственность за свое понимание добра и зла, долга, справедливости, человечности, сам задает изнутри критерии моральной оценки и сам оценивает свое поведение. И если внешние опоры нравственного поведения – общественное мнение, веления закона, установленный распорядок или практикуемые обычно нормы поведения – можно при случае как-то обойти или перехитрить, то обмануть самого себя, оказывается, невозможно. Если это и удается, то исключительно самой дорогой ценой – ценой отказа от совести и потери человеческого достоинства. Совесть для духовно развитой личности – средоточие духовных ценностей и убеждений, основа самоуважения и чувства собственного достоинства.

Основные функции совести – это самооценка и самоконтроль . Совесть напоминает человеку о его моральных обязанностях, об ответственности, которую он несет перед другими и перед самим собой. Совестливый человек – это человек с острым чувством морального долга, предъявляющий к себе высокие нравственные требования. В совести моральная ответственность перед обществом приобретает форму ответственности перед самим собой. Таким образом, совесть можно определить как самооценку и самоконтроль личностью своих помыслов и поступков через призму нравственных требований и ценностей.

Очень важно отметить рефлексивный характер совести, т.е. ее направленность на собственное сознание . Совесть - одно из ярких проявлений нравственного самосознания. С этой точки зрения совесть может быть истолкована как глубокая морально-психологическая структура личности, которая ведет с индивидом свой диалог изнутри: реальное «Я» оценивается идеальным «Я», тем самым, каким индивид хотел бы видеть самого себя. Эта глубокая морально-психологическая структура образно называется «голосом совести». Тихий, но настойчивый голос совести – мощнейшее орудие нравственности, он звучит в человеке тогда, когда нет никакого внешнего контроля, и субъект, предоставленный самому себе, казалось бы, мог действовать безо всяких ограничений. Однако ограничителем безбрежной моральной свободы выступает именно голос совести. Этот голос не дает человеку морально уснуть, постоянно тревожит человека, заставляет его корректировать свои поступки согласно ценностям и требованиям, существующим в обществе.

Совесть производит оценку действия и поступков индивида и выносит свой вердикт: добрые они или злые, находятся ли они в соответствии с долгом, нравственны или безнравственны.
Это образно называется «судом совести». Суд совести считается одним из самых суровых.
Об этом человечество знало уже два с половиной тысячелетия назад. Так, Орест – главный герой одноименной трагедии Еврипида (480-401 гг. до н.э.), вероломно поднявший руку на свою мать и переживавший по поводу этого поступка, на вопрос, какой недуг тебя томит, без колебаний ответил: «Его зовут и у злодеев – совесть». О силе суда совести свидетельствуют и многочисленные пословицы и поговорки: «От человека утаишь, а от совести не скроешь», «Совесть без зубов, а грызет», «Злая совесть стоит палача». Голос совести – голос морального закона - заставляет трепетать даже самого смелого преступника, отмечал Кант.

Разумеется, сила, громкость голоса совести зависит от ее развитости, которая неодинакова у различных людей. У одних она, можно сказать, в зачаточном состоянии, и голоса ее не слышно во многих ситуациях. У других же голос совести вырос до патологических размеров, и индивид обвиняет себя за малейшие прегрешения. В последнем случае человек нередко не в состоянии объективно осмыслить и оценить ту или иную ситуацию.

Проблема развития нравственного сознания силы и глубины голоса совести нашла свое отражение в дискуссии о том, возможна ли вообще чистая совесть. По этому вопросу в этике были высказаны два противоположных взгляда. Один взгляд, выражаемый, в частности, выдающимся этиком XX в. Альбертом Швейцером, состоит в том, что чистая совесть как таковая невозможна. Это все равно, что круглый квадрат или сапоги всмятку. Если совесть – значит, непременно больная. Чистая совесть, говорит Швейцер, изобретение дьявола!

В подобном случае приводится тот аргумент, что человек совестливый по мере своего самосовершенствования предъявляет к себе все более высокие требования. Он становится суперчувствительным к малейшему своему отступлению от моральных образцов и начинает переживать такие тонкости, которых обычный индивид и вовсе не заметит. Он все время страдает от своего несовершенства, и его совесть, как открытая рана. Тот же, кто говорит, что его совесть чиста, просто не имеет совести, потому что совесть как раз и есть инструмент, указывающий на уклонение от долга. Но ведь мы не ангелы! Мы постоянно грешим, попустительствуем своим слабостям, и, значит, чистая совесть – не более чем иллюзия, или самообман.

Так что уверенность в чистоте собственной совести есть либо лицемерие, либо знак нравственной неразвитости, слепоты в отношении собственных оплошностей и ошибок, неизбежных для каждого человека, либо свидетельство успокоенности и, значит, смерти души. Наоборот, в ощущении нечистоты собственной совести – надежда. В муках совести – не только презрение к самому себе, но и тоска по просветлению и самоочищению, а значит, желание исправить ошибку, ответить за преступление. В муках совести – усилие к совершенству.

Другой взгляд состоит в том, что признавать свою совесть чистой возможно и нужно. Чистая совесть – это сознание того, что ты в общих чертах справляешься со своими моральными обязанностями, что за тобой нет существенных нарушений долга и крупных отступлений от нравственных ориентиров. Зачем надо мучиться, если ты действительно выполняешь то, что положено, и делаешь это честно и охотно? Ощущение чистой совести дает человеку уравновешенность, спокойствие, способность оптимистично и бодро смотреть в будущее. Если у морального индивида возникнут реальные основания для сомнений в правильности того или иного своего поступка, индикатор-совесть моментально заработает. Это произойдет даже раньше, чем возникнет рефлексия, чем появится мысль – «что-то не так». Но там, где таких реальных оснований нет, изобретать себе муки и посыпать голову пеплом совершенно незачем. Совестливость не должна становиться болезнью, мазохистской страстью, тем самым самоуничижением, которое паче гордыни. В этом случае человек может так увлечься муками совести, что забудет о реальной жизни, которая продолжается.

Нам представляется более обоснованной вторая точка зрения. С нашей точки зрения, чистая совесть – это нормальное состояние человека, выполняющего моральный долг, это награда за нравственные усилия. Без чистой совести добродетель потеряла бы всякую ценность.

Совесть в значительной степени – эмоциональный феномен. Он проявляется через глубокие переживания, чаще всего негативного характера: самоупреки, укоры, тревожность и озабоченность человека моральностью и гуманностью своего поведения. Мы уже говорили о муках совести, угрызениях совести, которые сопровождают нравственную жизнь человека.
В древнегреческой мифологии муки совести изображались в виде Эриний – страшных чудовищ, которые неотступно преследуют и терзают нарушившего нравственные нормы и принципы человека.

Однако совесть у человека, с психологической точки зрения, это не простая эмоция, а чувство. Человеческое чувство совести включает в себя и рациональный элемент. Совесть включается только тогда, когда человек знает моральные нормы. Если он не знает их, то голос совести в нем не заговорит. Чтобы переживать по поводу собственных отступлений от моральных требований и ценностей, нужно их знать и принимать.

Таким образом, рациональный элемент является предпосылкой пробуждения совести. Однако разум зачастую действует в направлении ослабления чувства совести. В случаях, когда человек отступает от требований морали, разум нередко дает ему аргументы для оправдания неморального поведения: «Я не мог», «Я не успевал», «Мои старания все равно не дали бы результата» и т.д.

Совесть по своей сущности имеет надрациональный характер. У нравственно развитой личности совесть неподкупна и бескомпромиссна в своих позициях, ибо в противном случае она постепенно начинает разрушаться, если человек пытается смягчить собственные требования и оценки злоупотребления присущей ему способностью к самореабилитации. Настоящий совестливый человек игнорирует рационально-практическое обоснование собственного несовершенства. В развитом нравственном сознании совесть приходит к человеку с более высокой меркой и говорит: «Ты лжешь себе, ты мог повести себя по-другому». Совесть заставляет людей говорить себе правду.

Откуда же берутся эти более высокие критерии нравственного поведения, на которые опирается совесть? Каков источник нравственной самооценки и самоконтроля личности? Ответ на эти вопросы означает ответ на вопрос о природе совести.

В религиозной этике голос совести представляется как голос внутри каждого человека иного трансцендентного мира. Совесть, утверждают религиозные мыслители, есть внутренний очаг, излучающий свет на всю нравственную жизнь человека, живущего верой в Бога. А голос совести при таком подходе рассматривается в качестве «голоса Бога в человеке как выразителя Божьей правды».

Сторонники концепции естественной морали трактуют совесть как «врожденную способность видеть, оценивать, переживать события личной жизни».

Приверженцы социологического подхода к интерпретации нравственной жизни трактуют совесть как результат интериоризации морального опыта человечества, «другого Я» во мне, ставшего «моим Я». Совесть, с точки зрения такого подхода, это обобщенный и интериоризированный (перенесенный во внутренний план психической жизни) опыт значимых других (родителей, воспитателей, учителей, сверстников, литературных героев и других референтных личностей). На основе освоения этого опыта и формируется совесть как нравственная способность самооценки и самоконтроля.

В развитом же виде совесть представляет собой лично осмысленный опыт человечества и стоит на страже интересов всеобщих принципов человечности в каждом отдельном человеке. Совесть – это ответственность человека перед самим собой как носителем высших, универсальных ценностей.

Социологическая трактовка совести не позволяет отличить ее от другого схожего с ней морально-психологического явления – стыда. Стыд, как и совесть, является проявлением нравственного самосознания личности. Как и другие формы нравственного самосознания, стыд базируется на формировании моральных обязательств, самооценке и самоконтроле личностью своих помыслов и поступков через призму нравственных требований. Это высоко эмоциональная форма переживания моральной ответственности, а также своего несоответствия велениям долга.

Однако если совесть предполагает удовлетворение собственным нравственным поведением и помыслами – «чистая совесть», то в стыде всегда осуществляется негативная оценка собственных действий и помыслов. Стыд – чувство, выражающее осознание человеком своего (а также близких и причастных к нему людей) несоответствия принятым в данной среде нормам или предполагаемым ожиданиям.

Вторым существенным отличием стыда от совести является то, что совесть - это критическая оценка с позиций нравственных требований своих действий, мотивов и моральных качеств перед самим собой. В совести диалог ведет эмпирическое «Я» с идеальным «Я». Это сугубо внутренний диалог. В стыде же диалог осуществляется с другими. Стыд выступает как переживание своего несоответствия моральным требованиям перед лицом других.

В стыде доминирует другой, даже если в момент недостойного поступка человек один, и никто непосредственно за ним не наблюдает. Ему может быть стыдно перед собой, а это чувство – не что иное, как спроецированный внутрь нашего сознания взгляд других. Другие наблюдают за нами из глубины нашего «Я», судят нас нашим собственным внутренним голосом, предъявляют нам моральный эталон, властно указывают на него.

В стыде мы непосредственно понимаем, как глубоко связаны с окружающими нас людьми. Другие люди, с которыми мы связаны общими представлениями о добре и зле, о должном и не должном, могут осуждать и осмеивать нас, если мы ведем себя несообразно принятым нравственным нормам и образцам.

Только другие способны предать нас позору. Опозориться – пасть в глазах окружающих, в глазах общества – рассматривается нравственно-зрелым человеком как одна из самых больших морально-психологических бед. Пасть в чьих-то глазах, – это значит потерять моральную высоту, ценность, скатиться на низший уровень, где место только недостойным. Именно поэтому люди остро боятся стыда, страшатся позора, опасаются оказаться несоответствующими некоему комплексу требований, предъявляемых обществом и окружающими людьми.

Итак, другие – это общество в целом, окружающие люди. Однако встает вопрос: в равной ли мере нам стыдно перед людьми? Ученые установили, что наиболее часто стыдятся чужих, старших и вышестоящих. Это происходит, вероятнее всего, потому, что три названных категории людей, во-первых, оказываются высоко значимыми, а, во-вторых, между мною и ими существует дистанция, которую я не могу преодолеть по собственной воле. При такой дистанции невозможно идентифицироваться. Чужие, старшие и вышестоящие не способны стать такими, как «Я», войти в мое положение, посмотреть на меня как бы изнутри моего «Я», понять меня и простить.

Напротив, близких нам людей, ровесников и тех, кто рядом с нами по социальному статусу, стыдятся меньше, потому что это люди гораздо более способны войти в наше положение, увидеть ситуацию изнутри, посочувствовать, может быть, даже найти оправдание нашим ошибкам и промахам. Они не так сурово и беспощадно судят нас. Но если эти люди слишком многое значат для нас, то мы также испытываем сильный стыд-гнев на себя за то, что упали в глазах столь дорогих людей.

Чего же больше всего стыдится человек? В каких ситуациях чаще всего человек начинает стыдиться?

1. Человек стыдится своего несоответствия собственным моральным ориентирам, высокопоставленным в данном сообществе, в данной культуре. Это, прежде всего, стыд за свои осуждаемые пороки, такие как пьянство, похоть, безудержная агрессивность, склонность ко лжи. В европейской культуре, развившейся под огромным влиянием христианства, переживание стыда тесно связано с телесным, плотским началом человека. Христианские представления о теле как вынужденной материальной форме, тесно связанной с грехопадением, тянущей душу к низу, привели к тому, что в западной культуре стыдно обнажаться, демонстрировать свою телесность, проявлять физические желания, особенно связанные с полом. Сексуальность в течение многих столетий была под моральным запретом.

2. Человек испытывает стыд, когда его внутренний мир раскрывается перед другими, а он не готов к этому и не желает этого. Он чувствует себя в таком случае душевно голым, незащищенным, уязвимым и стыдится своей открытости и незащищенности. Так бывает, когда читают вслух личное письмо или интимный дневник. Так случается, когда начинают вслух говорить о тех наших личных чертах, качествах, чувствах, о которых вовсе не надо знать посторонним. Быть может, в них, как и в письме, нет ничего дурного и осуждаемого, но они просто не предназначены для чужих ушей и глаз. В моей жизни существует интимное, то, что относится только лично ко мне или к узкому, мною избранному кругу людей. Все остальные выступают как чужие, дальние. Стыд – это не только боязнь осуждения и насмешки, это еще и душевный механизм, защищающий интимность, возводящий стену между мной и чужими, которым вовсе незачем знать, каков я внутри себя, даже если я очень хорош. Потеря стыда означает потерю интимности – особого драгоценного качества личного общения.

3. Человек стыдится, когда переживает и осознает свое несоответствие господствующим в обществе нормам и ценностям. Круг этих норм и ценностей далеко выходит за пределы собственно моральных отношений. Так, можно не соответствовать ценностям успешности, материального достатка, культуры, образованности.

Типичной ситуацией стыда в этом смысле является переживание своей бедности, нищеты, неграмотности перед лицом богатства, состоятельности и высокого образования. Человек низкого материального достатка нередко испытывает чувство отвергнутости, непризнанности со стороны обеспеченной публики, ему стыдно за свою немодную и небогатую одежду, узость возможностей, неумение стяжать деньги и славу. Его положение зачастую мало зависит от его собственных усилий, но все равно является предметом стыда.

Подобное положение складывается тогда, когда индивида не устраивает его идентификация с той социальной группой, к которой он объективно принадлежит по образу жизни, уровню доходов и образованию. Он желал бы идентифицировать себя с совсем другими социальными слоями. Стыд за свой социальный статус и свойственные ему черты усиливается презрением, которое могут испытывать к такому человеку люди более состоятельные или грамотные. Кичливость на одной ступени социальной иерархии оборачивается стыдом на другой.

В то же время, если человек не принимает ценность богатства или социального статуса как аксиому, он не станет стыдиться собственного положения. Бедный, но честный, бедный, но благородный – эти выражения утверждают собственно моральные ценности, которые, если считать их выше богатства, снимают ситуацию стыда, а быть может, даже превращают ее в ситуацию морального превосходства.

4. Человек стыдится не только тогда, когда он не соответствует почитаемым ценностям, но и когда он не в состоянии воспроизвести должным образом наличные в обществе стандарты.
В прежних культурах, да отчасти и в нашей, стыдно было нарушать обычай. В наши дни, когда обычаи ослабли в отношениях между людьми, общепризнаваемые стандарты диктует мода.
И обычай, и мода диктуют нам, что стыдно быть не как все, «белой вороной».

5. Человек может испытывать стыд не за себя (свое несоответствие социальным нормам и ценностям), а за другого, когда чье-то поведение на наших глазах явно идет вразрез принятым стандартам и вызывает жалость или насмешку. Во всех подобных случаях мы вольно или невольно идентифицируем себя с оступившимся, переживаем его положение, как свое собственное, и смущаемся и стыдимся так, как если бы впросак попали мы сами. Идентификация при этом предполагает некую общность «мы», но не зависит от степени реальной близости к человеку: можно стыдиться не только за сына или друга, но и за учителя, и за главу государства, если их поступки и действия относятся к разряду стыдных.

Человек может испытывать ложный стыд. Он связан, прежде всего, с тем, что человек может чувствовать свое несоответствие самым разным требованиям, в том числе и требованиям заведомо аморальным, но признанным в качестве положительных в той или иной субкультуре. Так, например, в подростковых коллективах нередко процветает культ силы, жестокости, показного цинизма, и тот, кто оказывается не в состоянии ударить другого, поиздеваться над ним или обмануть его, сам подвергается издевательству и осмеянию. Он испытывает в этом случае ложный стыд – стыд за свою мягкость и отсутствие агрессии, т.е. ценности переворачиваются: человек стыдится того в себе, к чему должен, согласно общечеловеческой морали, относиться позитивно.

Промежуточную позицию между совестью и стыдом занимает такая форма морального самосознания, как вина. Вина является также высоко эмоциональным нравственным явлением. Вина – это переживание несоответствия моральным требованиям и невыполнения своего долга перед лицом собственного внутреннего «Я» или перед Богом. Если стыд возникает перед лицом других, то индивид чувствует вину без оглядки на мнения других. Другие люди могут считать, что он не виноват, и даже убеждать его в этом, но если индивид ощущает, что виновен, посторонние мнения не могут устранить его внутреннего переживания. Вина возникает в ситуации, когда индивид чувствует личную ответственность за происходящее и считает, что именно он сам является причиной чужих страданий или нарушений долга.

Источником вины могут служить самые разнообразные внешние события. Например, произошла автомобильная катастрофа, и погибли люди. Все участники дорожно-транспортного происшествия могут чувствовать себя виновными в гибели людей. Иногда эту вину берет на себя один самый совестливый.

Однако вину вызывает и внутреннее состояние. Человек может поймать себя на дурных мыслях или запретных влечениях и станет испытывать угрызения совести и чувствовать себя виноватым перед людьми или Богом.

Переживая вину, люди страдают и стремятся избавиться от этого чувства. Иногда они пытаются психологически переложить вину на других. Однако избавиться от чувства вины не очень просто. Самообман далеко не всегда дает эффект, в глубине души люди, совершившие тяжелые поступки или преступления, знают, что виноваты именно они, и бессознательно продолжают переживать.

Наиболее эффективный путь избавления от чувства вины – это раскаяние и получение прощения. Раскаяние – это серьезный нравственно-психологический акт. Виновный признает свою вину, сожалеет о содеянном и просит простить его, облегчить душу, снять с нее тяжесть вины. Прощение – это прерогатива того, кому нанесено зло. В случае обыденных отношений это – другой человек, другие люди. В случае религиозных отношений – это Бог. Прощение – это акт великодушия и милосердия. Прощение, данное пострадавшим, как бы символически уничтожает причиненное зло, делает негативные отношения между двумя сторонами снова позитивными, свободными от обиды или ненависти.

Прощение – важный акт не только для того, кто оказался в положении виновного, но и для того, кто пострадал в результате его действий, был обижен. Долгое хранение чувства обиды наносит большой моральный и психологический ущерб ее носителю. Чувство обиды сушит обиженного и вызывает у него желание мести – нанесения ответного зла. Обидчивость легко переходит в злопамятность. Обида провоцирует отвечать на зло злом, темное чувство теплится во внутреннем мире и может в любой момент полыхнуть ответной ненавистью. Стойкая обида заставляет уязвить другого, что в результате способно породить собственное чувство вины. Потому прощение – вещь неформальная. Только прощение оказывается в силах оборвать плетущуюся цепочку взаимного зла, ненависти и сопровождающего их страдания.

Долгое и упорное переживание своей виновности в реальных или придуманных проступках может опускаться в глубины бессознательного и оттуда разрушительно действовать на здоровье и судьбу человека. Подавленная, а не «отреагированная», как говорят психологи, вина выражается в болезнях, постепенно подтачивающих организм. На уровне событий человек, носящий в себе постоянное чувство вины, может попадать в самые дикие переделки: автокатастрофы, несчастные случаи, где будет регулярно ломать себе руки и ноги, а то и шею. Психологи говорят в этом случае, что вина бессознательно ищет наказания. Что же делать? Очевидно, проблема в том, что для окончательного ухода разрушительного чувства вины человеку бывает мало прощения со стороны тех, перед кем он виновен. Ему надо еще простить самого себя, окончательно отрешиться от следов сделанного зла, перестать находиться в его капкане. Культура и общество выработали для этого мощный нравственно-психологический механизм, который называют раскаянием или покаянием.

: через метафору суда (Христос понес наказание, положенное грешнику) или через метафору патроната (Христос выкупает человека из рабства греху и делает его вольноотпущенником и Своим клиентом).

Андрей Десницкий

Я говорил тогда, что любая метафора связана с константами национальной культуры и что в разных культурах константы могут быть неодинаковыми при всём своем сходстве.

Вот, например, и – универсальные понятия, чувства, знакомые каждому человеку. Вина – это осознание своей личной ответственности за поступки, высказывания и даже мысли и чувства, она не обязательно связана с восприятием других людей. Стыд , напротив, может не подразумевать никаких дурных поступков, но он обязательно связан с негативным мнением окружающих.

Проще говоря, вина – это чувство горечи при воспоминаниях о некоторых моих поступках, о которых может никто не знать, а стыд – ощущение неловкости, когда человек оказывается в публичном пространстве в грязной или рваной одежде, даже если в этом нет никакой его вины.

Таким образом, стыд – нечто внешнее, а вина – внутреннее.

Принято считать, что в одних культурах люди стараются избегать чувства вины, в других – стыда. Часто говорят, что «культуры вины» скорее западные, «культуры стыда» – скорее восточные. Так, японский самурай совершает ритуальное самоубийство (харакири), чтобы покончить с непереносимым стыдом, даже если в том нет его вины – например, ему нанес незаслуженное оскорбление его господин.

Для человека западной культуры это кажется бессмысленным и жестоким… но в то же время японское общество не знает таких мучительных размышлений о коллективной ответственности простых граждан за преступления против человечности, совершавшихся во время Второй мировой, какие характерны для европейских стран, прежде всего Германии.

Впрочем, в последнее время культурологи всё чаще задаются вопросом: а не есть ли само это противопоставление чисто западный конструкт?

Ведь всегда приятнее думать, что ты руководствуешься внутренними убеждениями, а не впечатлением, которое произвел на окружающих. Безусловно, полярное противопоставление тут неуместно, стыд и вина присутствуют в любой человеческой культуре, но они по-разному действуют, и разнится их «удельный вес».

В представление о стыде значат намного больше, чем в современных западных обществах (включая и российское). Представления о вине или правоте связаны, прежде всего, с судом, который устанавливает вину или невиновность, и суд нам прекрасно понятен, потому что он играет важную роль и в нашем обществе. Он устанавливает, виновен или невиновен данный человек.

А кто устанавливает, чего и когда нам стыдиться? Культуры мира выглядят такими разными – в одних женщине неприлично появляться на людях с открытым лицом, в других – вполне допустимо прийти на совместный нудистский пляж.

Откуда мы узнаем, что почетно и что позорно? Кто определяет степень почета и позора данного индивида в данном социуме?

При всём разнообразии конкретных проявлений общие принципы сходны для всех традиционных обществ. Почет и позор, прежде всего, основаны на рождении, усыновлении, принадлежности к социальной группе. В то же время почет может быть приобретен личными достижениями или линией поведения в соответствии с общественными ожиданиями. Соответственно, так же приобретается позор как анти-почет или отсутствие почета. Вспоминая статью о патронате, добавлю, что почет – важнейший ресурс, которым патрон делится с клиентами.

В библейских текстах почет и позор занимают гораздо больше места, чем в современных, и в результате переводчики и комментаторы нередко упускают из вида нечто важное. Вот притча о злых виноградарях из Евангелия от Матфея. Почему хозяин виноградника безрассудно посылает к этим злым арендаторам сына, надеясь, что они его «постыдятся»?

Для той культуры это было понятно: не воздав чести сыну хозяина, они тем самым обесчестят хозяина, а это противоречит правилам общественной жизни и навлечет позор на них самих.

А вот притча о званых и избранных из следующей главы того же Евангелия. Гости, приглашенные на пир, один за другим отказываются прийти, и вот кульминация: «Прочие же, схватив рабов его, оскорбили и убили их» (). Если они их всё равно убили, какая разница, оскорбляли ли они их перед смертью? Для человека библейской культуры это очень важно: убийство было не простым уголовным преступлением, оно было намеренным и тяжелым оскорблением господина, отправившего своих слуг (как, кстати, и в прошлом примере).

Особенно наглядно это выглядит там, где речь идет о богословских идеях, выраженных при помощи метафор. В Послании к Евреям () упоминаются некие люди, для которых закрыта возможность покаяния – уникальная ситуация для Нового Завета, где всё время говорится о возможности покаяния для всех и в любой ситуации. Что именно делают эти люди, не очень понятно – вероятно, отрекаются от некогда принятой веры. Об этом сказано так: ἀνασταυροῦντας ἑαυτοῖς τὸν υἱὸν τοῦ θεοῦ καὶ παραδειγματίζοντας. Синодальный перевод: «Они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему».

Опять-таки, если они распинают Христа, то уже не очень важно, что при этом они «ругаются», по крайней мере, с нашей точки зрения. Но здесь мы видим важнейшую составляющую распятия: демонстративный позор, крайнюю степень публичного унижения. Человечество, к сожалению, изобрело много способов постепенно замучить отдельного человека до смерти. Но далеко не все из них предполагают такую степень унижения, беспомощности и демонстративности, как римское распятие, для евреев к тому же отягощенное обнажением и древним проклятием всякого, кто «повешен на древе».

Таким образом, здесь говорится, что эти люди не только заново убивают своими поступками и словами Христа, но и стремятся Его опозорить. Я бы предложил такой вариант перевода: «Сына Божьего заново предают распятию и выставляют на позор».

Древнеримская карикатура на первых христиан

Чтобы представить себе, как это выглядело в первые века нашей эры, можно взглянуть на карикатуру на первых христиан, граффити в Риме (около Палатинского холма) с малограмотной надписью на греческом: «Алексамен почитает бога ».

Мы видим здесь человека в традиционном жесте приветствия, он воздает почет… существу с ослиной головой, распятому на кресте.

Неизвестный карикатурист соединил здесь давний антииудейский мотив: иудеи поклоняются ослиной голове, – с христианским почитанием Распятого. Он изобразил, с его точки зрения, самое бессмысленное зрелище: воздание высших почестей самому позорному, что только можно себе представить – ослу, да еще и распятому!

«Для иудеев соблазн, для эллинов безумие» – именно об этом и говорил Павел такими словами (), и всё христианство рождается из принятия этого абсурда и парадокса.

Христос принимает на себя наивысший мыслимый позор, чтобы наделить Своих последователей наивысшим мыслимым почетом.

В истории христианства представления о (виновен ли я) и стыде (опозорен ли я) вступали меж собой в причудливые отношения. Но в целом можно сказать, что христианство, начиная с Голгофы – преодоление архаичных представлений о позоре и постепенное осознание индивидуальной вины, которая может быть снята в покаянии.

Но удержаться на этой высоте трудно, и человек то и дело соскальзывает в старую добрую архаику с ее представлениями о коллективном почете: мы самое великое племя, у нас самый крутой вождь, самые позолоченные храмы и самая обширная империя, и так будет всегда. Вопрос о вине и личной ответственности при этом, как правило, снимается: будем поступать не так, как правильней, а так, чтобы выглядеть как можно почетней. Похоже, нынешнее российское общество испытывает именно такое искушение.

Только одно мешает в этом увлекательном деле христианину: память о Голгофе.